Без особого огня мама ответила:
— Подумать надо.
— Да, надо подумать, — уже серьезнее заключил папа, принимаясь за чай. — Я, пожалуй, завтра на планерке свое воинство потереблю. Ну, а сорвется — не обессудьте!
Я наелся, сказал, что посуду помою позже, и мы с Васькой опять ушли в мою комнату.
— Как ты думаешь, сделает? — спросил он, кивнув в сторону кухни; я, зная, сколько сейчас у отца забот и хлопот, лишь неопределенно выгнул губы. — Хоть бы!.. Мы бы такую штуку провернули, так бы выступили под занавес, что — м-м!.. — Он просмотрел свои пометки на листочке и хмыкнул: — Слышь, Эп, оказывается через три года мы с тобой женихи! Ты — через два даже!
Забор спрятал бумажку, отошел к окну и уставился на вечереющее небо.
— Поставь что-нибудь, — сказал Васька.
— Моцарта?
— А есть? — удивился он, обернувшись.
— Конечно, нету! — усмехнулся я. — Вспомнил твой вопрос. С чего ты вдруг Моцарта зацепил?
— Да так. Бегал на днях к отцу, ты же знаешь — он рабочий сцены в оперном… А там концерт, ну и услышал. Ничего!.. Сто раз слышал, а услышал впервые. А ты?
— Только имя.
— Да, имена-то мы знаем! Альфонс Доде и т. д.! — сказал Васька и опять повернулся к окну.
У меня было двадцать восемь кассет, то есть семь километров пленки, а вот Моцарта на ней не было. Была «Шотландская застольная» Бетховена, которой я дразнил Нэлку Ведьманову, да три оперных увертюры, записанные по маминой просьбе, остальное — эстрада. Я поставил Тома Джонса, своего любимца. Пятерку отдал за перезапись. Том Джонс тут и пел, и говорил, и смеялся — блеск! Вот у кого английский!
Васька в такт задергал локтем и вдруг спросил:
— А это что? — Он взял с подоконника шишку и понюхал. — Настоящая!.. Ты что, Эп, правда был в лесу?
— Правда.
— Один?
— Не один.
— Молчу… Из нашего класса?
— Нет.
— Из нашей школы?
— Нет, — улыбаясь отвечал я: мне была приятна и Васькина догадливость, и его сдержанная попытка кое-что узнать, и мое таинственное отнекивание.
— Хм, тихоня!.. Надо срочно агитнуть Садовкину в лес… Да, с тебя полтинник, пока не забыл!
Я вынул из-под «Трех мушкетеров» железный рубль.
— Держи.
— Сдачи нет.
— И не надо. За меня и за Шулина.
— Ах да, Шулин же еще!.. С Шулина и началась эта каша. И за это ему спасибо. — Забор сел в кресло и на миг призадумался. — Конечно, в идеале мы все должны дружить, и мы подружимся. Но это слишком простая дружба, Эп, стадная, что ли, не знаю, как ее назвать. Дружба в первой степени — назовем так. А мне этого мало. Мне нужно покрупнее и поглубже — дружба в квадрате или в третьей степени! Понимаешь?
— Понимаю.
— И тут я разборчив, не каждого возведу в квадрат.
— Я тоже.
— Ну и вот!
— А Шулин у меня в квадрате!
— А у меня нет. У меня в квадрате ты!
— А геометрия говорит, что если две фигуры порознь равны третьей, то они равны и между собой!
— То геометрия!
— Нет, Авга — во парень! — заверил я и хотел было перечислить все, что мне в нем нравится, на решил, что незачем живого Шулина подменять скелетом. — А Садовкина у тебя в какой степени? — круто спросил я.
— В энной! — живо ответил Васька. Минуту помолчал и спросил: — Ну, Эп, где там задачки?
И стал переписывать.
Том Джонс запел «Лайлу», и я сразу ото всего отключился. После той встречи с двумя девчонками в заснеженном сквере и особенно сейчас, после знакомства с Валей, песня эта сделалась для меня символом чего-то неясно желанного и до боли необходимого.
На следующее утро, за пять минут до первого звонка, Васька собрал нас в кабинете истории и коротко, но с многозначительной живостью объявил, что есть очень важный разговор и что после уроков на часок останемся.
— Что, что? — переспросил, оторвавшись от учебника, Ваня Печкин, который всякую новость принимал с опаской, как прямую угрозу лично ему.
— Останемся, говорю, после уроков!
— Все или одни комсомольцы?
— Все.
— Лучше бы одни комсомольцы, — буркнул Ваня Печкин. — А то мне собаку кормить.
— Значит часок потерпит.
— Она породистая! Ее по часам кормить надо…
— Надо быть породистым хозяином, тогда любая собака будет породистой! — заметил Васька.
— У нее режим. И нечего обзываться!
— Так! — хмуро произнес Забор, шлепнув ладонью по столу. — Еще у кого собаки?.. А может, кто спешит клопов травить?.. Или в больницу грыжу вырезать?.. Или на свидание к двум? — спросил вдруг он, и сердце мое дернулось, потому что именно мне надо было к двум тридцати на свидание с Валей, но я не выдал себя, лишь на миг закрыл глаза да стиснул виски ладонями — не мог же я подрывать идею, которую сам выварил вместе с Васькой. Вот ведь совпадение, черт возьми! — Никаких собак, больниц и свиданий! Ясно? Остаются все по-го-лов-но! — подчеркнул комсорг, как бы пересчитывая нас. — Ну, а если кому действительно позарез надо, — разберемся. Разговор срочный и касается всех!
Вовка Еловый спросил:
— А о чем?
— Эпа, наверное, будем чистить за двойку и за Спинсту, — ответил кто-то из девчонок сзади.
— Да нет! — горько отмахнулся Васька.
— Значит за то, что Зефа треснул, — равнодушно предположил тот же голос.
— Во-во! — обрадованно подхватил Забор. — Мы так привыкли заниматься кулаками и двойками, что мозги наши протухли и слепо шпарят по этим рельсам, как будто на свете ничего другого нет! Пора спрыгивать, иначе в такой тупик залетим, что и подметок не останется!.. Ведь нам около пятнадцати лет! Зеф завтра бриться начнет, а мы ему все: тю-тю-тю, Мишенька, почему ты такая бяка! — Васька сделал сиропную физиономию и пальцами изобразил бодуче-игривую козочку.
— Тю-тю-тю! — такой же козочкой ответил Зеф.
Класс грохнул. Забор сам рассмеялся до кашля и, еле уняв его, продолжил:
— Вот и вся наша работа. Надо менять климат! Встряска нужна. Ее-то мы сегодня и будем готовить. — Затрещал звонок, и Васька торопливо заключил: — В перерывах поговорим подробнее. А что касается кулаков и двоек, то совсем их забывать тоже нельзя, конечно. Зеф, например, получил по морде совершенно правильно! С гуманистами мы гуманисты, а заработал — получай! И нечего тут вече устраивать. А Эп, кстати, и без вашей чистки прекрасно все понял и сам утряс нелады со Светланой Петровной. Это как раз и доказывает, что он уже взрослый, а значит, взрослые и мы. Хватит играть в бирюльки и пускать мыльные пузыри!
— Вот именно! — крикнул кто-то.
— Браво, Забор!
— Ну, выдал! — восторженно шепнул Авга.
— Да-а! — согласился я, в который раз убеждаясь, что есть в нашем Заборе та закваска, которая делает его истинным комсоргом и которая не зря приводит в трепет Шулина.
Вошла быстрая и сосредоточенная историчка Клавдия Гавриловна, и урок начался.
После звонка мы перебежали в кабинет иностранного языка, и заинтригованный люд окружил стол Забровского и Садовкиной, мигом образовав над ним этакий двухъярусный кратер. Наташка смутилась, что оказалась вдруг в самом центре внимания, и вскочила, мол, я тут ни при чем. А мне, наоборот, хотелось именно туда, в жерло этого вулкана, и я даже имел право на это, но запоздало лезть в середку было слишком демонстративно. Я оттянул от толпы к окну Шулина и растолковал ему, в чем дело. Авга отнесся к анкете с неожиданной прохладцей. Оглянувшись на шумящую кучу-малу, словно не веря, что и там говорят об этом же, он разочарованно протянул:
— У-у, а я думал, что-то путевое!
— Это зависит от нас: поставим путевые вопросы — получим путевую анкету.
— И о чем спрашивать?
— О чем хочешь. Что волнует.
— Меня многое волнует.
— Вот и формулируй.
— Хм, формулируй!
— Или вот что, Авга, слушай! Давай для старта я тебе дам пару готовых вопросиков. — Я вынул из кармана бумажку. — Вот они. Старт и тебе нужен и всему классу, потому что когда начнется собрание, все будут раскачиваться и оглядываться друг на друга, а мы с тобой поочередно — бэмс, бэмс! И пошла цепная реакция! Главное — затравить. Понял?
Авга взял листок, прочитал и воскликнул:
— Ого, вопросики!
— А что?
— «Кто умнее: девчонки или мальчишки?» Да мне такого в жизнь не придумать! Сразу поймут, что я белены объелся! Или что меня подучили, как дурака!
— Наоборот, чудак! Все только ахнут: ого, скажут, ай да Авга, ай да Спиноза!
— Ну ладно. Забор поручил?
— Забор. Поручил мне, но я и тебя привлекаю.
— А не влетит тебе?
— Нет, за работу с массами обычно хвалят… Да и вдвоем надежнее. Мигом собрание кончим!
«И я успею на свидание!» — обрадованно спохватился я.
Пряча листочек, Авга спросил:
— Эп, а вдруг, того, мы скажем, а все молчок?
